Кошки в доме. Страница 9

Глава шестая

ВХОДЯТ ЧЕТЫРЕ ГЛАДИАТОРА

Котята Саджи родились в марте. Весь жуткий вечер мы убеждали ее рожать в картонной коробке, устланной газетами, как рекомендовалось в книге о кошках, а она раз за разом вылезала из коробки и гневным шагом отправлялась наверх, негодующе прижимая уши при одной мысли о таком непотребстве. Родились котята сразу после полуночи на нашей кровати (она сказала, что иначе вообще рожать их не станет). Чарльз и я сидели справа и слева от нее с книгой о кошках под рукой и с тревогой ждали осложнений.

Но их не последовало. Все произошло тихо, мирно, деловито и быстро, только последний оказался вдвое меньше первых трех — исключительно по ее вине, указал ей Чарльз: предупреждал же он, чтобы она прекратила лазить по деревьям.

И тут же мир и тишина надолго покинули наш дом. Проснувшись утром, мы сделали тягостное открытие: Саджи, которая никогда ничего не делала наполовину, решила стать Идеальной Матерью.

И пока это длилось, жизнь превратилась в ад. Первые дни она не оставляла котят почти ни на секунду. Когда ей хотелось есть, она выходила на верхнюю площадку и орала. Когда же мы приносили ей еду, она либо уже лежала в корзинке и кормила их, будто они были нежными лилиями, готовыми увясть прямо у нее на глазах, либо нетерпеливо расхаживала взад и вперед, как коммивояжер в ожидании поезда.

А котята ей подыгрывали. Единственный раз, когда мы уговорили ее ненадолго спуститься вниз с нами, не успела она привычно скосить глаза на Шорти, как сверху донесся пронзительный вопль, и она помчалась наверх, перепрыгивая через ступеньки и крича: «Видите, видите, что случилось, стоило мне уйти от них на Мгновение? Их Похитили!»

Только сумасшедшему могла прийти мысль похитить эту ораву, и она прекрасно это знала. С той секунды, когда каждый торжественно открыл один глаз задолго до того, как им было положено, и все они зловеще прищурились на окружающий мир точно китайские пираты, стало ясно, что с ними надо держать ухо востро. Однако идея похищения добавила перчику к мелодраме. Из просто идеальной матери Саджи преобразилась в идеальную мать, защищающую своих детей от похитителей.

А похитителем мог оказаться любой. Когда священник заходил выпить чаю, она уже не забиралась к нему на колени, не осыпала волосками его лучшие черные брюки, а оставалась в прихожей и бросала на него зловещие взгляды из-за двери. Когда появлялся рассыльный мясника, она уже не мчалась, опережая всех, чтобы посекретничать с ним касательно печенки, а свирепо сверкала на него глазами из окна и кричала: «Еще Один Шаг, и я вызову полицию».

Когда же полиция явилась в лице констебля Макнаба, чтобы вручить повестку Чарльзу, который как-то утром по вполне понятной причине въехал в город в сонном забытьи и на два часа оставил машину прямо под знаком «стоянка запрещена», Саджи закатила такой скандал, что мы ничуть не удивились, когда Макнаб, выйдя за калитку, достал записную книжку и сделал в ней пометку, — несомненно, о нарушении общественного порядка. А когда тетушка Этель приехала на субботу с воскресеньем специально, чтобы посмотреть котяток, и мы принесли их вниз, полагая, что уж с ней-то ничего не произойдет — с самой задушевной подругой их матери! — Саджи чуть с ума не сошла.

Одного за другим со всей возможной быстротой она хватала котят за шкирку и мелодраматично уносила в свободную комнату. Весь прошлый год, когда приходило время спать, она во весь голос горько жаловалась, что комната эта — Гнустная Темница и уж лучше бы ей сразу родиться Марией-Антуанеттой! А теперь выходило, что это единственное место в мире, где ее котятам ничего не грозит. Тетушка Этель виновато последовала за ней с корзинкой и оброненным котенком, которого подобрала на лестнице, но Саджи, мужественно неся стражу в дверях, зарычала на нее настолько реалистично, распушив хвост и вздыбив сиамскую боевую гривку, что тетушка Этель слетела по лестнице с быстротой, на какую я не считала ее способной, и уехала со следующим же поездом.

По-моему, даже Саджи признала, что немножечко перегнула палку. Либо так, либо ей просто надоело играть в идеальных матерей. Как бы то ни было, на следующее же утро она в семь часов свалила котят к нам на кровать с такой беззаботностью, словно никогда в жизни не слышала о похитителях и похищениях, отправилась в лес и вернулась только в девять. С этой минуты она недвусмысленно давала нам понять, что котята находятся на нашем попечении не меньше, чем на ее.

С тех пор мы нередко гадали, не было ли связи между тем фактом, что в следующие недели этих котят постоянно роняли на головы, и тем, какими они выросли. Каждое утро минимум один из них стукался об пол, пока Саджи в неистовстве прыгала на кровать, запихивая котят в мои объятия с елико возможной быстротой. Хотя мы не зашли бы так далеко, как Саджи, и не объявили бы его Испорченным (она никогда не трудилась поднять упавшего, а только раздраженно на него взглядывала и бежала за следующим), было ясно, что на пользу им это пойти не может. И следует заметить, что чаще других падал на голову Соломон.

Все, кто его знал, рано или поздно спрашивали, почему, собственно, мы назвали его Соломоном. Так уж подшутила над нами его матушка. Прекрасно зная, что мы решили оставить себе кота из ее первого помета для демонстраций и назвать его (с остроумным изяществом, как мам казалось) Соломон Сильный, она услужливо родила трех мальчиков, чтобы у нас было из кого выбирать, с горячим интересом следила, как мы две недели с книгой про кошек в руке обсуждали их достоинства и решали, какого же оставить себе, а под конец могла хохотать до упаду, когда выяснилось, что выбора-то у нас и нет! И судьба с самого начала предназначила для нас того, которого мы сразу забраковали за большие лапы, уши как у летучей мыши и полное отсутствие мозга. Все остальные, включая и крохотную кошечку, оказались блюпойнтами!

Вдобавок к прочим недостаткам Соломона усы у него были пятнистыми. Задолго до того, как у него на носу и папах появились темные мазки, предостерегая нас, что он наш навсегда, мы отличали его от других благодаря этой его особенности. Ну, точно орхидея, — сказала тетушка Этель во время следующего своего визита, извлекая его из ведерка с углем — она помирилась с Саджи, и та в знак дружбы высыпала на колени тетушке Этель своих извивающихся, пищащих деток, а его, по обыкновению, уронила за борт. «Точно бамбучина» было бы точнее. Ну да, бамбук или орхидея, узнавали мы его по усам, как того, кто всегда питался лежа.

Когда мы впервые обнаружили это, нам чуть дурно не стало: три котенка сосут что есть мочи, расположившись для удобства на четвертом, а он словно бы в обмороке. Трижды мы извлекали его из-под них, чтобы он мог вздохнуть, однако минуту-другую спустя он опять оказывался в той же позе, и у нас возникли подозрения. Когда мы подняли верхний слой котят и посмотрели хорошенько, наши подозрения подтвердились. Пока троица пищала, толклась и царапалась, чтобы занять более удобную позицию, большелапый с пятнистыми усами блаженствовал под ними на спине, получив в свое распоряжение оба задних соска.

И когда его перестали от них отрывать, он, естественно, вскоре стал самым крупным из четверых и любимцем Саджи, чем и объяснялся тот факт, что роняла она его чаще прочих.

Когда ей хотелось привлечь к себе внимание (а зрелище и правда было очаровательным, должны мы были признать скрепя сердце), именно Соломона она тащила по дороге, самодовольно ухмыляясь над его толстенькой белой головенкой в ответ на рукоплескания. Однако прогулка эта по духу была прогулкой кинозвезды, которая катит по Гайд-парку колясочку со своим отпрыском под щелкание фотокамер, а потому Саджи обычно роняла Соломона, едва войдя в калитку, предоставляя нам его выручать. Иногда она перебиралась через ограду и роняла его в канаву. И обязательно роняла, когда предпринимала какой-либо сложный маневр — например, прыгая на кровать. И чем больше он становился, тем чаще она его роняла. Когда она тащила Соломона вверх по лестнице, еготолстенькое белое тельце стукалось о каждую ступеньку. Тетушка Этель после заведомо тщетной попытки отнять его у Саджи в одном таком случае мрачно предсказала, что он вырастет психически сдвинутым. Разумеется, не сбыться такое предсказание не могло — еще не родилась сиамская кошка, у которой с головой все было бы ладно. Однако приходится признать, что странностей у Соломона, когда он все-таки вырос, оказалось куда больше, чем у среднего сиама, включая непреодолимое желание, чтобы его таскали за шкирку. Если учесть, что Саджи, стоило ей отказаться от роли идеальной матери, сразу же преобразилась в беззаботную мать-кукушку, остается только поражаться, каким образом эти котята умудрились выжить. Когда их требовалось помыть, она мыла их с таким ожесточением, что они только-только не вылезали из шкурок. А если они ее раздражали, она кусала их так сильно, что они вопили о пощаде. То есть все, за исключением Соломона, который кусал ее в ответ, а затем, когда она кидалась на него, опрокидывался на спину и так умилительно махал всеми четырьмя темно-коричневыми носочками, что получал дополнительную кормежку, пока остальные не видели.